Сегодня утром после чая,
Воспользовавшись мерзлым днем,
«Онегина» — я, не скучая,
Читал с подъемом и огнем.
О, читанные многократно
Страницы, юности друзья!
Вы, как бывало, ароматны!
Взволнован так же вами я!
Здесь что ни строчка — то эпиграф!
О, века прошлого простор!
Я современности, как тигров,
Уже боюсь с недавних пор.
И если в пушкинское время
Немало было разных «но»,
То уж теперь сплошное бремя
Нам, современникам, дано…
Конечно, век экспериментов
Над нами — интересный век…
Но от щекочущих моментов
Устал культурный человек.
Мы извращеньем обуяны,
Как там, читатель, ни грози:
И духу вечному Татьяны
Мы предпочтем «душок» Зизи!..
Чаруют разочарованья
Очарованием своим…
Культурные завоеванья
Рассеиваются, как дым…
Обвеяны давно минувшим,
Им орошенные мечты,
Минувшим, ласково-прильнувшим
К мечтам, больным от пустоты…
Неизъяснимые волненья
Поят болевщую грудь…
На нежном пляже вдохновенья
Так несказанно — отдохнуть!..
Непостижимые желанья
Овладевают всей душой…
Чаруют разочарованья
Очарованья пустотой…
Ореховые клавесины,
И отраженная в трюмо
Фигурка маленькой кузины,
Щебечущей на них Рамо…
В углу с подушкою качалка
Воздушнее затей Дидло.
На ней засохшая фиалка,
Которой сердце отцвело…
Оплывшие чуть жалят свечи,
Как плечи — розу, белый лоб.
Окно раскрыто в сад. Там вечер.
С куртин плывет гелиотроп.
Все ноты в слёзовом тумане,
Как будто точки серебра…
А сердце девичье — в романе,
Украдкой читанном вчера…
В деревне, где легко и свято
Природе душу передам,
Мне прямо страшно от разврата
Столичных девствующих дам.
И здесь, — где поле, лес и книги,
И Богом озаренный дом, —
Тем отвратительней интриги,
Столиц Гоморра и Содом.
Я вовсе не любитель охать
И ныть, но любо вспомнить зло
Их торжествующую похоть,
И как их ею развезло.
Не любящий нравоученья
И презирающий мораль,
Я не могу без возмущенья
Их пакостную вспомнить саль…
Казалось бы, что благородство
Есть свойство нужное для всех,
Что в негодяйстве яд уродства
И в пакости — бесспорный грех;
Что не достоинством считать бы
Нам благородство, а — судьбой,
Не волочиться после свадьбы
За первой юбкой площадкой;
Не наставлять рогов мужьям бы
С мимоидущим молодцом,
И не писать бы эти ямбы
С гневом пылающим лицом.
Казалось бы!.. На самом деле ж
Всё по-иному на земле:
В меня за правду злобой целишь
Ты, человек, — «зола в стекле»!
Кн. Л.М. Ухтомской
Граф Алексей Толстой, чье имя
Звучит мне юностью моей
И новгородскими сырыми
Лесами в густоте ветвей;
Чей чудный стих вешне-березов
И упоенно-соловьист,
И тихий запад бледно-розов;
И вечер благостно росист;
Он, чьи припевы удалые —
Любви и жизни торжество;
Чья так пленительна Мария
И звонко-майно «Сватовство»;
Он, чье лицо так благородно,
Красиво, ясно и светло;
Чье творчество так плодородно
И так роскошно расцвело.
Ему слагаю, благодарный,
Восторженные двадцать строк:
Его напев великодарный —
Расцвета моего залог!
Обворожительных имений,
Рек, деревень, садов и сел
На свете много; тем не меней, —
Кто где всю жизнь свою провел,
Иль только юность, только детство, —
Свой славословит уголок,
Поет, не разбирая средства,
Его, от прочих мест далек.
Неподражаемых поэтов,
Художников, артистов и
Музыкотворцев много, в этом
Уж убедиться вы могли.
Однако же, у всяких вкусов
Излюбленный искусник свой:
Одним — мил Дебюсси и Брюсов,
Другим — Серов и А. Толстой.
Очаровательных созданий
Немало между разных рас:
Блондинок цвета шерсти ланей,
Брюнеток с васильками глаз.
И редко тот, кто любит шведку,
Японкой будет увлечен.
Лишь соловей, вспорхнув на ветку,
И я, такой же, как и он.
Поем равно все то, что видим,
И славословим всех равно.
Мы никого не ненавидим
Да и не любим заодно!